Коль с Фаустом тебе не повезло [= Если с Фаустом вам не повезло ] - Роджер Желязны

Они отдыхали в тени под раскидистым деревом. Не зная точно,куда им следует направиться, они шли наугад и сейчас вряд ли смогли быопределить, где они находятся. Однако это их ничуть не беспокоило. В дорожныхсумках у них был запас провизии на несколько дней, выданный на Кухне Ведьм – покрайней мере, он был рассчитан на несколько дней, но друзья, не в силах устоятьперед искушением отведать настоящей пищи после долгого поста в царстве Аида,съели почти все дорожные припасы за раз.

– Ох, – вздохнул Ахиллес, – кажется, яобъелся.

– Я тоже, – сказал Одиссей. – Сегодня,видимо, один из тех дней, когда мудрый Одиссей обедает не так, как подобаетобедать мудрецу. Ох, и вкусна же эта сельдь в винном соусе!

– Мне больше понравился паштет, – задумчивопроизнес Ахиллес, тяжело поворачиваясь на бок и поглаживая себя по раздувшемусяживоту. – Паштет из печени – вот настоящее искусство! Вряд ли они сумелипридумать что-нибудь лучшее за сколько-то там веков, прошедших с тех пор, какмы покинули этот мир. В наш век печень просто жарили над очагом, добавляя лук.И к тому же мы не знали, что такое соевый соус… Ну, как тебе это понравилось,Одиссей?

– Бесподобно. После того, что мы ели во время осадыТрои… Кстати, мы вряд ли сможем вернуться туда сейчас.

– Да, вряд ли… А все-таки это была славная война.Правда, Одиссей?

– Величайшая из тех, в которых я принималучастие, – ответил Одиссей. – Лучшей уже не будет. Помнишь, как яодолел Аякса?

– Я не могу этого помнить, – сказалАхиллес, – я был убит раньше. Вы боролись из-за моих доспехов.

– Да, причем я победил, – прибавил Одиссей сгордостью.

– Отличные были доспехи, – вздохнув, произнесАхиллес. – И оружие… С таким оружием каждый дурак победит… Я не имею ввиду тебя, Одиссей… В этих доспехах я сразил многих знаменитых героев, и в ихчисле Кикна и Троила[52]. Но мой самый выдающийся подвиг – этопобеда над Гектором[53]. Он вошел во все книги рекордов.

– Я знаю, – заметил Одиссей.

– Я просто вспоминаю о днях своей славы, – сказалАхиллес. – А после этого меня поразила предательская стрела, пущеннаяПарисом[54]… Черт возьми!.. О-ох, – протяжно вздохнул он,стараясь устроиться поудобнее, – этот паштет… Послушай, Одиссей, тела, вкоторых мы находимся сейчас…

– Ну?

– Как ты думаешь, хороши они или нет?

– Я полагаю, лучшие из тех, что нам могли предложить.

– Но у меня болит вот здесь, – Ахиллес показал насвой живот.

– Ничего, пройдет. Небольшое растяжение мышц или, чтоболее вероятно, неумеренность в еде.

– Это не опасно?

– Нам сказали, что у нас будут здоровые, крепкие тела.Право же, Ахиллес, ты тревожишься по пустякам. Неужели тебе никогда раньше неслучалось растянуть мышцы?

– Я что-то не помню, чтобы у меня когда-нибудь здесьболело… Ах!.. И ноги тоже болят…

– Это потому, что мы немного пробежались. Ноги всегданемного сбиваются, когда бегаешь. Даже когда просто ходишь – и то…

– Неужели мы чувствовали то же самое, когда у нас еще былинаши прежние тела? – спросил Ахиллес.

– Да, кажется, так оно и было. Ноги, впрочем, болелигораздо меньше – ведь мы постоянно упражнялись в беге и метании копья, азначит, были в гораздо лучшей форме. Мы настолько хорошо владели своими телами,что просто не замечали всех этих мелких неприятностей. Мы привыкали к ним, также как привыкали и к тем удовольствиям, которые доступны живым.

– Я знаю, что настоящий мужчина не долженжаловаться, – сказал Ахиллес. – Но, хотя я довольно плотно поел, темне менее я сейчас не отказался бы от добавочной порции паштета. И еще… нельзяли где-нибудь поблизости раздобыть питье?

– Как я рад, что рядом с нами нет ни одного из этихвездесущих летописцев! – воскликнул Одиссей. – Что бы он сказал, еслиб услышал, как знаменитый Ахиллес жалуется на голод и жажду!

– Ну и что же? Я испытывал те же самые чувства, когдабыл жив, – возразил ему Ахиллес.

– Но на моей памяти ты никогда не жаловался на жажду иголод. Ты был более чем умерен в еде и воздержан в питье. Казалось, ты никогдане думал о таких низменных, земных вещах. Всеми своими помыслами ты устремлялсяк славе…

– Я и сейчас стремлюсь к ней! – воскликнулАхиллес, поднимаясь и морщась от боли. – Ой, как поясницу ломит!.. Ну,ничего, не обращай внимания. Итак, в путь!

– Я готов, – ответил Одиссей, – но, видишьли, дело в том, что я не знаю, куда нам идти.

Ахиллес огляделся. Они лежали на мягкой траве на краюпрекрасной зеленой лужайки, окруженной густым лесом. Пока они перекусывали иотдыхали после обильной трапезы, солнце успело подняться высоко и теперь стоялопочти в самом зените. Было около полудня. Свежий ветерок чуть шевелил высокуютраву, нагретую солнцем; пахло цветами, и весело щебетали птицы. Словом, этобыл один из тех прекрасных дней, которые надолго запоминаются смертным. Нужноли описывать, какое впечатление произвела красота и свежесть майского луга надвух друзей, вырвавшихся из мрачного подземного царства, где никогда не светитсолнце, не дует свежий ветер, не растут цветы и не поют птицы?

Можно было еще долго лежать в траве, полной грудью вдыхатьэти чудесные запахи, слушать, как перекликаются иволги в лесу, если бы неприсутствие трех женщин, сидящих на траве неподалеку от двух героев – эти особыоблюбовали солнечную лужайку для пикника. Что-то жуткое и неестественное было вих фигурах. Все три были уже в летах, и их отнюдь не стройные тела облекаликлассические белые туники. Взглянув на них, Одиссей подумал, что где-то виделих раньше. После минутного размышления он догадался, что перед ним самиЭвмениды[55] – адские существа античной эпохи, неумолимокарающие людей и богов за измену и убийства. Встреча с ними не предвещаланичего хорошего. Однако если уж самой судьбе было угодно столкнуть вас с тремясестрами лицом к лицу, надлежало держаться скромно, но в то же времяестественно, и разговаривать вежливо, избегая излишней вычурности икуртуазности, чтобы ничем не прогневить их.